[МУЗЫКА] [МУЗЫКА]
Несколько слов о самом термине «культура»,
которого почти не было в философском
лексиконе греко-римском.
То, что мы бы называли «культурой», греки называли двумя
терминами: первый и главный – это «пайдейя», то есть «воспитание».
Воспитание, образование с оттенком культуры.
Потом так же немцы будут слово Bildung употреблять («культура и образование»).
Это понятно, потому что пайдейя — это то, что передается и то,
что суммируют все культуры.
Было еще слово «мусейя», то есть то, чем муза управляет,
совокупность всего высокого и благородного,
чему покровительствуют музы и, в общем, это есть «мусейя».
Человек некультурный по-гречески — человек амусический,
вот он не причастен к этому высокому.
Но тем не менее это не то, что обозначает предмет науки.
В Древнем Риме
также слово «культура» было очень специфично,
а для обозначения области пайдейи употреблялось слово «гуманитос»,
то есть то, что превращает биологическую природу в человеческую,
собственно и человечью природу.
Слово «гуманитос» имело два оттенка: это гуманитос,
как любовь и уважение к человеку и как филантропия
в некотором смысле,
а более активный смысл заключался в том, что гуманитос — это совокупность наук,
которые делают человека образованным полноценным гражданином.
Именно этот смысл слова «гуманитос» перекочевало в итальянский гуманизм.
То есть это не столько человеколюбие, хотя косвенно, конечно да,
мы очеловечиваем человека, сколько, наоборот, жесткие требования к человеку,
чтобы он стал не животным, а, ну для римлян,
гражданином — это и значит человек по большому счету.
Слово «культура» в этом контексте именно и возникает.
Катон Старший в произведении «О сельском хозяйстве» употребляет впервые
слово «культура».
Вот это зафиксировано.
Но употребляет совершенно как бы в смысле сельскохозяйственном.
Глагол colere означает «обрабатывать».
Культура — это то, что обработано или процесс обработки.
Вплоть до XVIII века главным смыслом слова «культура» была обработка,
улучшение или образование и просвещение,
но уже Марк Туллий Цицерон употребляет это слово метафорически,
как cultura animi («целенаправленная обработка души»).
В «Тускуланских беседах» выражение cultura animi употребляется уже в современном,
можно сказать, смысле слова, как создание совокупности духовных
ценностей, меняющих человека – cultura animi.
И похожее словосочетание во времена Цицерона и в кружках,
подобно цицероновскому культурному, это уже употреблялось,
но именно, как такая, я бы сказал, изысканная метафора, которая не
была таким рабочим термином.
Вот еще один аспект культурфилософской мысли римской – философия истории.
В основном это, конечно, именно история, то есть рассказ о событиях,
из которых извлекается моральный смысл: как выглядела та история.
Но попытку понять динамику истории мы то же встречаем.
Уже софисты, уже Платон и Аристотель пытаются в политическом своем мышлении
выделить как бы правильные и неправильные государства, и Платон с Аристотелем
пытаются понять, как правильные модели перерастают в неправильные.
Вот до целой культурфилософской концепции дорастает во «Всеобщей
истории» Полибий, где он изображает несколько,
ну там шесть основных форм государства и показывает, как циклически
правильная переходит в неправильную, неправильная восстанавливает правильную,
и вот возникает такая сложная цепочка культурных циклов,
где кризис меняется его восстановлением.
Модель Полибия, как можно судить по будущим ее отражениям,
оказалась очень влиятельной и мы ее, вот это изображение истории,
как смена культурно-политических циклов, мы встретим еще не раз.
По сути дела, в этой парадигме Вико потом будет размышлять,
поэтому для нас это учение очень важно.
Причем у Полибия были идеи, которые не всегда потом воспроизводились.
Идея о том, что, несмотря на этот цикл, каждое отдельное конкретное общество
и государство может достигнуть оптимума какого-то, то есть,
никакой предопределенности нет.
Ну и звучит важная для нас мысль,
что каждый все-таки цикл культурно-исторический,
он оформляется именно по тем законам, которые закону этому свойственны.
Значит, мы можем допустить, что люди и действуют, и переживают так,
как требует культура этого циклического момента.
Но тем не менее, значит, предопределения нет,
старинная тема идущая от стоиков того,
что человек может бороться с судьбой, но для этого ему нужно, по большому счету,
понять эту судьбу, не случайностью этой судьбы, и подчиниться ей.
Эта идея звучит и у Полибия.
То есть человек должен активно строить свою культуру, ну и, во всяком случае,
он может строить синтетические культурно-политические миры,
которые соединяли бы лучшие элементы того и другого мира.
При этом Полибий воспевает Рим, именно римская политическая
культура способна не отбрасывать элементы, а соединять, ранжировать их в некое целое.
Пожалуй, сейчас мы можем согласиться с Полибием,
ему удалось создать вот такое синтетическое государство.
Римский поэт Тит Лукреций Кар дает в своей поэме «О природе вещей», в пятой книге,
развернутое описание того, как шла эволюция именно цивилизаций.
Мы увидим потом в XVIII веке,
как пришлось разделить два понятия «культура» и «цивилизация» для того,
чтобы обозначить разные аспекты динамики духовной и как бы
материально-технически и социально-политически.
Вот Тит Лукреций Кар пишет, вслед за своим учителем Демокритом,
который уже об этом писал о том,
как люди приспосабливаются цивилизационно к природе.
Это довольно большой текст, отрывок из которого я привожу, но который,
несомненно, является, если не философией культуры, то философией цивилизации.
Речь идет о той схеме, о которой мы уже говорили,
то есть изобретения и ухищрения человека позволяют ему
облагородить нишу, которая ему доступна.
Но сюда включаются все-таки высокие духовные ценности,
у Лукреция.
Ну и, чтобы расстаться с темой становления термина, мы скажем, что да,
термин «культура» стал уже таким функциональным в римском экскурсе,
но потом он исчезает надолго, мы с ним не скоро встретимся.
Впервые он появляется, как лингвисты отмечают, только в XVII веке,
у правоведа Пуфендорфа немецкого мы встречаем в одной его работе в 1686
году противопоставление «естественного статуса» (status naturalis),
ну который был дан Богом Адаму, и статус «культуры»,
то есть сознательного улучшения через трудовые процессы окружающей нас природы.
Вот, начиная с узуса, который Пуфендорф здесь дает, термин,
начинается эволюция собственно и вот этого понятия.
Наш философ-шеллингианец Велланский впервые
вводит в русский философский язык слово «культура».
И это, в общем, довольно интересно, потому что здесь в приведенном фрагменте,
который вы прочтете, в общем, не только понятие культура вводится,
но и дается очень неплохая дефиниция, которая вполне может работать и сейчас.
Расстаемся с этим термином и, собственно, расстаемся и с античностью.
Начинаем разговор о Средневековье,
но здесь этот разговор вряд ли у нас будет длинным, потому что Средневековье,
по сути дела, раннее христианское Средневековье,
здесь универсум «культуры» видит как самую лучшую часть,
но часть враждебного гибнущего мира – мира вот этой земной цивилизации,
а искусство спасения, оно не связано с культурой.
Ранее христианство в этом смысле «антикультурно»,
потому что его ценности не предполагают культивации земного мира.
Хотя слово «культура» иногда в лексике раннехристианских писателей мелькает,
но оно приобретает значение «культового почитания» той или иной ценности.
Не совсем ясно, связаны ли слова «культ»
и «культура» напрямую этимологически, но, похоже, что все-таки да.
Тем не менее, не «культус», а именно «культура», это слово,
не совсем выпадает из христианского словаря.
Но проблема в том, что культура в нашем смысле слова это достаточно
враждебная сила раннего христианства.
Только когда христианство само становится политической силой
после его легализации в IV веке, возникает задача построения новой культуры.
Конец света несколько откладывается, и, значит, нужно готовиться к
этому событию все-таки, обустраивая вокруг себя культурный мир.
Но как?
Все-таки все, что может сделать культура, считали христиане, сделал античный мир.
Поэтому нужно просто брать эти вещи и приспосабливать
каким-то образом к новому христианскому миру.
Конечно, мы понимаем, что здесь философии культуры не будет,
и речи о каком-то развитии ее тоже нет.
Все, что есть ценного и значимого, включается в культ.
Тем не менее, несколько тем мы для раннего средневековья обозначим.
Во-первых, появляется совсем новое, радикально новое понимание истории.
Это история линейно развивающегося, одноразового события,
которое завершается эсхатологически: концом света и спасением избранных.
Наиболее развернутую такую философию дает Аврелий Августин.
Августин Святой в западной традиции,
или Блаженный в православной – один из главных мыслителей
западного христианского мира, да и вообще христианского мира, несомненно.
В двух своих главнейших произведениях он, в общем,
дает в скрытом виде две модели культуры, если угодно.
В произведении «О Граде Божьем» рассказано о том,
что сюжет мировой истории, который теперь не циклически, подчеркиваю,
а линейно мыслится, заключается в борьбе двух сообществ, «кивитос».
«Град» не в смысле «города», а в смысле «общины».
Это Град Божий, то есть сообщество людей,
возлюбивших Бога до забвения себя, до самозабвения,
и «град» мирской, который возлюбил себя до богозабвения,
и, в общем, старается себя устроить без Бога в идеале.
Эти деления не совпадают с делением на мир и церковь,
потому что эти два невидимых сообщества, сама церковь делится на две эти части.
Мы не знаем заранее, кто к какой общине принадлежит.
Так же, как, впрочем, и мирское может делиться на людей,
которые духовно все же к церкви принадлежат.
Но эти два града не совместимы, и вся история человечества – это война на всех
уровнях, духовном, материальном, политическом вот этих двух сообществ.
В конечном счете, в ходе этой борьбы мир погибнет,
но часть людей усовершенствовавшихся спасется.
И вот, таким образом, вместо культуры как создания стабильных структур,
в центре внимания оказывается культура как исполнение, так сказать,
некоей программы духовной, программы по спасению человечества.
Историческая временная динамика становится важнее, чем внедрение формы в материю.
Это очень важный поворот, сделанный Августином, в философию культуры.
И эта уже схема не исчезнет с Запада.
А в произведении «Исповедь» он дает уникальный такой нам эксперимент по
анализу внутренней культуры человека.
Тоже впервые здесь, может быть, буквально осуществляется вот эта
культура «аними», то есть Августин в предельно откровенном,
удивительно, так сказать, беспощадном анализе показывает,
как строились культурные миры внутри души человека.
И как, собственно, порождается вот эта культура из-за столкновения,
как мы уже говорили, духа с окружающим миром.
Такого радикального самоанализа больше мир не встретит вплоть до,
может быть, до «Исповеди» Руссо.
В целом, мир раннего Средневековья,
повторяю, занят практическими делами в отношении культуры,
он пытается спасти из античного мира то, что можно спасти.
Начиная с «Каролингского ренессанса» так называемого, с империи Карла Великого,
начинается сборка культурного мира Европы,
но по моделям и матрицам все-таки античного – других не было.
Воспроизводятся какие-то элементы архитектуры,
пытаются спасти какие-то тексты, надолго утерян греческий язык,
но хотя бы культуру латинского пытаются спасти.
Важной задачей было, начиная с Каролингских времен,
восстановить образование, конечно.
Для каждой культуры, которая на грани исчезновения или, наоборот,
в начале взлета,
очень важно установить систему образования и спасти ведущие тексты какие-то.
Тогда она не пропадет.
Ну, это вот сделано.
Фактически мы видим к VIII, IX, X веку становление образования.
Сначала это монастырское образование, а потом оно перерастает
в такие универсальные монастырские школы, то есть в университеты.
Вот образовательная матрица: семь свободных искусств,
так сказать, первый путь –
это тривиум (это грамматика, диалектика и риторика), то есть
так должно выглядеть первичное образование любого человека средневекового,
а квадривиум – это как бы завершение в познании природы,
ну и, может, в познании каких-то прикладных техник.
Объединяет тривиум и квадривиум философия, то есть совокупная мудрость.
Представление о культурной целостности значит здесь определенно и несомненно
присутствует.
Но тем не менее, если вот специально заниматься именно средневековой философией
культуры, то нам придется здесь скорей забыть слово «философия»
и смотреть на культурную практику, и здесь мы увидим,
что это совсем не остановка и не тупик.
Средневековье научилось концентрировать вокруг культа все ценности
культуры и давать им интерпретацию культово-ритуальную,
а вокруг нее уже объединяются все остальные культурные комплексы.
Средневековье велико и сильно именно умением создавать сложные,
сложнейшие интегральные ансамбли культурных символов.
Ну, простейший пример: готический собор, который представляет
собой симфонию смыслов, а не только архитектурное сооружение.
И пространство, где определенное действие культурное совершается.
То есть, дешифруя семантику соборов, мы, в общем,
фактически будем излагать философию культуры средневековой.
Или литературные циклы рыцарские, типа артуровского цикла.
Дешифруя их, мы тоже построим философию культуры.
Ну, или куртуазная лирика с ее сложнейшими смысловыми перекличками.
Расшифровывая вот этот «культ прекрасной дамы» и вообще всю куртуазную культуру с
ее практикой, тоже мы построим философию культуры.
Об университете я уже говорил.
Это тоже сложный мир, дело не только в том, что и как там преподается, но и то,
как он устроен.
Это, опять-таки, переводя это на язык представлений о культуре,
мы получим очередную версию культуры.
Ну, или феномен паломничества возьмем.
Это не просто люди странствовали по миру, а это целая и сложная инфракультура,
где весь мир был расписан картой сакральных объектов, было рассказано, как
там путешествовать, что с душой человека происходит во время этого путешествия.
Ну, и практическая культура религиозного этого туризма
паломнического существовала очень мощная.
Но опять-таки, расшифровывая все эти карты, рекомендации, интерпретации,
опять получим философию культуры.
Но эту работу мы должны проделать.
А средневековому сознанию она была не нужна.
Потому что то, для чего она нужна, она на практике, в общем, воплощалась и так.
Кому нужна эта теория, если человек не участвует в динамике этих миров.
Ситуация меняется в XIII—XIV веке, и вот тут мы уже должны прийти к позднему
средневековью, которое, вообще-то, можно и как раннее возрождение описывать.
И вот тут мы впервые встретимся с потребностью выразить,
описать и артикулировать философию культуры.
Правда, без употребления этих слов и, может быть, даже без осознания того,
что впервые происходит вербализация и философская систематизация
именно философии культуры.
[МУЗЫКА]
[МУЗЫКА]
