[МУЗЫКА] [МУЗЫКА] Несколько слов о самом термине «культура», которого почти не было в философском лексиконе греко-римском. То, что мы бы называли «культурой», греки называли двумя терминами: первый и главный – это «пайдейя», то есть «воспитание». Воспитание, образование с оттенком культуры. Потом так же немцы будут слово Bildung употреблять («культура и образование»). Это понятно, потому что пайдейя — это то, что передается и то, что суммируют все культуры. Было еще слово «мусейя», то есть то, чем муза управляет, совокупность всего высокого и благородного, чему покровительствуют музы и, в общем, это есть «мусейя». Человек некультурный по-гречески — человек амусический, вот он не причастен к этому высокому. Но тем не менее это не то, что обозначает предмет науки. В Древнем Риме также слово «культура» было очень специфично, а для обозначения области пайдейи употреблялось слово «гуманитос», то есть то, что превращает биологическую природу в человеческую, собственно и человечью природу. Слово «гуманитос» имело два оттенка: это гуманитос, как любовь и уважение к человеку и как филантропия в некотором смысле, а более активный смысл заключался в том, что гуманитос — это совокупность наук, которые делают человека образованным полноценным гражданином. Именно этот смысл слова «гуманитос» перекочевало в итальянский гуманизм. То есть это не столько человеколюбие, хотя косвенно, конечно да, мы очеловечиваем человека, сколько, наоборот, жесткие требования к человеку, чтобы он стал не животным, а, ну для римлян, гражданином — это и значит человек по большому счету. Слово «культура» в этом контексте именно и возникает. Катон Старший в произведении «О сельском хозяйстве» употребляет впервые слово «культура». Вот это зафиксировано. Но употребляет совершенно как бы в смысле сельскохозяйственном. Глагол colere означает «обрабатывать». Культура — это то, что обработано или процесс обработки. Вплоть до XVIII века главным смыслом слова «культура» была обработка, улучшение или образование и просвещение, но уже Марк Туллий Цицерон употребляет это слово метафорически, как cultura animi («целенаправленная обработка души»). В «Тускуланских беседах» выражение cultura animi употребляется уже в современном, можно сказать, смысле слова, как создание совокупности духовных ценностей, меняющих человека – cultura animi. И похожее словосочетание во времена Цицерона и в кружках, подобно цицероновскому культурному, это уже употреблялось, но именно, как такая, я бы сказал, изысканная метафора, которая не была таким рабочим термином. Вот еще один аспект культурфилософской мысли римской – философия истории. В основном это, конечно, именно история, то есть рассказ о событиях, из которых извлекается моральный смысл: как выглядела та история. Но попытку понять динамику истории мы то же встречаем. Уже софисты, уже Платон и Аристотель пытаются в политическом своем мышлении выделить как бы правильные и неправильные государства, и Платон с Аристотелем пытаются понять, как правильные модели перерастают в неправильные. Вот до целой культурфилософской концепции дорастает во «Всеобщей истории» Полибий, где он изображает несколько, ну там шесть основных форм государства и показывает, как циклически правильная переходит в неправильную, неправильная восстанавливает правильную, и вот возникает такая сложная цепочка культурных циклов, где кризис меняется его восстановлением. Модель Полибия, как можно судить по будущим ее отражениям, оказалась очень влиятельной и мы ее, вот это изображение истории, как смена культурно-политических циклов, мы встретим еще не раз. По сути дела, в этой парадигме Вико потом будет размышлять, поэтому для нас это учение очень важно. Причем у Полибия были идеи, которые не всегда потом воспроизводились. Идея о том, что, несмотря на этот цикл, каждое отдельное конкретное общество и государство может достигнуть оптимума какого-то, то есть, никакой предопределенности нет. Ну и звучит важная для нас мысль, что каждый все-таки цикл культурно-исторический, он оформляется именно по тем законам, которые закону этому свойственны. Значит, мы можем допустить, что люди и действуют, и переживают так, как требует культура этого циклического момента. Но тем не менее, значит, предопределения нет, старинная тема идущая от стоиков того, что человек может бороться с судьбой, но для этого ему нужно, по большому счету, понять эту судьбу, не случайностью этой судьбы, и подчиниться ей. Эта идея звучит и у Полибия. То есть человек должен активно строить свою культуру, ну и, во всяком случае, он может строить синтетические культурно-политические миры, которые соединяли бы лучшие элементы того и другого мира. При этом Полибий воспевает Рим, именно римская политическая культура способна не отбрасывать элементы, а соединять, ранжировать их в некое целое. Пожалуй, сейчас мы можем согласиться с Полибием, ему удалось создать вот такое синтетическое государство. Римский поэт Тит Лукреций Кар дает в своей поэме «О природе вещей», в пятой книге, развернутое описание того, как шла эволюция именно цивилизаций. Мы увидим потом в XVIII веке, как пришлось разделить два понятия «культура» и «цивилизация» для того, чтобы обозначить разные аспекты динамики духовной и как бы материально-технически и социально-политически. Вот Тит Лукреций Кар пишет, вслед за своим учителем Демокритом, который уже об этом писал о том, как люди приспосабливаются цивилизационно к природе. Это довольно большой текст, отрывок из которого я привожу, но который, несомненно, является, если не философией культуры, то философией цивилизации. Речь идет о той схеме, о которой мы уже говорили, то есть изобретения и ухищрения человека позволяют ему облагородить нишу, которая ему доступна. Но сюда включаются все-таки высокие духовные ценности, у Лукреция. Ну и, чтобы расстаться с темой становления термина, мы скажем, что да, термин «культура» стал уже таким функциональным в римском экскурсе, но потом он исчезает надолго, мы с ним не скоро встретимся. Впервые он появляется, как лингвисты отмечают, только в XVII веке, у правоведа Пуфендорфа немецкого мы встречаем в одной его работе в 1686 году противопоставление «естественного статуса» (status naturalis), ну который был дан Богом Адаму, и статус «культуры», то есть сознательного улучшения через трудовые процессы окружающей нас природы. Вот, начиная с узуса, который Пуфендорф здесь дает, термин, начинается эволюция собственно и вот этого понятия. Наш философ-шеллингианец Велланский впервые вводит в русский философский язык слово «культура». И это, в общем, довольно интересно, потому что здесь в приведенном фрагменте, который вы прочтете, в общем, не только понятие культура вводится, но и дается очень неплохая дефиниция, которая вполне может работать и сейчас. Расстаемся с этим термином и, собственно, расстаемся и с античностью. Начинаем разговор о Средневековье, но здесь этот разговор вряд ли у нас будет длинным, потому что Средневековье, по сути дела, раннее христианское Средневековье, здесь универсум «культуры» видит как самую лучшую часть, но часть враждебного гибнущего мира – мира вот этой земной цивилизации, а искусство спасения, оно не связано с культурой. Ранее христианство в этом смысле «антикультурно», потому что его ценности не предполагают культивации земного мира. Хотя слово «культура» иногда в лексике раннехристианских писателей мелькает, но оно приобретает значение «культового почитания» той или иной ценности. Не совсем ясно, связаны ли слова «культ» и «культура» напрямую этимологически, но, похоже, что все-таки да. Тем не менее, не «культус», а именно «культура», это слово, не совсем выпадает из христианского словаря. Но проблема в том, что культура в нашем смысле слова это достаточно враждебная сила раннего христианства. Только когда христианство само становится политической силой после его легализации в IV веке, возникает задача построения новой культуры. Конец света несколько откладывается, и, значит, нужно готовиться к этому событию все-таки, обустраивая вокруг себя культурный мир. Но как? Все-таки все, что может сделать культура, считали христиане, сделал античный мир. Поэтому нужно просто брать эти вещи и приспосабливать каким-то образом к новому христианскому миру. Конечно, мы понимаем, что здесь философии культуры не будет, и речи о каком-то развитии ее тоже нет. Все, что есть ценного и значимого, включается в культ. Тем не менее, несколько тем мы для раннего средневековья обозначим. Во-первых, появляется совсем новое, радикально новое понимание истории. Это история линейно развивающегося, одноразового события, которое завершается эсхатологически: концом света и спасением избранных. Наиболее развернутую такую философию дает Аврелий Августин. Августин Святой в западной традиции, или Блаженный в православной – один из главных мыслителей западного христианского мира, да и вообще христианского мира, несомненно. В двух своих главнейших произведениях он, в общем, дает в скрытом виде две модели культуры, если угодно. В произведении «О Граде Божьем» рассказано о том, что сюжет мировой истории, который теперь не циклически, подчеркиваю, а линейно мыслится, заключается в борьбе двух сообществ, «кивитос». «Град» не в смысле «города», а в смысле «общины». Это Град Божий, то есть сообщество людей, возлюбивших Бога до забвения себя, до самозабвения, и «град» мирской, который возлюбил себя до богозабвения, и, в общем, старается себя устроить без Бога в идеале. Эти деления не совпадают с делением на мир и церковь, потому что эти два невидимых сообщества, сама церковь делится на две эти части. Мы не знаем заранее, кто к какой общине принадлежит. Так же, как, впрочем, и мирское может делиться на людей, которые духовно все же к церкви принадлежат. Но эти два града не совместимы, и вся история человечества – это война на всех уровнях, духовном, материальном, политическом вот этих двух сообществ. В конечном счете, в ходе этой борьбы мир погибнет, но часть людей усовершенствовавшихся спасется. И вот, таким образом, вместо культуры как создания стабильных структур, в центре внимания оказывается культура как исполнение, так сказать, некоей программы духовной, программы по спасению человечества. Историческая временная динамика становится важнее, чем внедрение формы в материю. Это очень важный поворот, сделанный Августином, в философию культуры. И эта уже схема не исчезнет с Запада. А в произведении «Исповедь» он дает уникальный такой нам эксперимент по анализу внутренней культуры человека. Тоже впервые здесь, может быть, буквально осуществляется вот эта культура «аними», то есть Августин в предельно откровенном, удивительно, так сказать, беспощадном анализе показывает, как строились культурные миры внутри души человека. И как, собственно, порождается вот эта культура из-за столкновения, как мы уже говорили, духа с окружающим миром. Такого радикального самоанализа больше мир не встретит вплоть до, может быть, до «Исповеди» Руссо. В целом, мир раннего Средневековья, повторяю, занят практическими делами в отношении культуры, он пытается спасти из античного мира то, что можно спасти. Начиная с «Каролингского ренессанса» так называемого, с империи Карла Великого, начинается сборка культурного мира Европы, но по моделям и матрицам все-таки античного – других не было. Воспроизводятся какие-то элементы архитектуры, пытаются спасти какие-то тексты, надолго утерян греческий язык, но хотя бы культуру латинского пытаются спасти. Важной задачей было, начиная с Каролингских времен, восстановить образование, конечно. Для каждой культуры, которая на грани исчезновения или, наоборот, в начале взлета, очень важно установить систему образования и спасти ведущие тексты какие-то. Тогда она не пропадет. Ну, это вот сделано. Фактически мы видим к VIII, IX, X веку становление образования. Сначала это монастырское образование, а потом оно перерастает в такие универсальные монастырские школы, то есть в университеты. Вот образовательная матрица: семь свободных искусств, так сказать, первый путь – это тривиум (это грамматика, диалектика и риторика), то есть так должно выглядеть первичное образование любого человека средневекового, а квадривиум – это как бы завершение в познании природы, ну и, может, в познании каких-то прикладных техник. Объединяет тривиум и квадривиум философия, то есть совокупная мудрость. Представление о культурной целостности значит здесь определенно и несомненно присутствует. Но тем не менее, если вот специально заниматься именно средневековой философией культуры, то нам придется здесь скорей забыть слово «философия» и смотреть на культурную практику, и здесь мы увидим, что это совсем не остановка и не тупик. Средневековье научилось концентрировать вокруг культа все ценности культуры и давать им интерпретацию культово-ритуальную, а вокруг нее уже объединяются все остальные культурные комплексы. Средневековье велико и сильно именно умением создавать сложные, сложнейшие интегральные ансамбли культурных символов. Ну, простейший пример: готический собор, который представляет собой симфонию смыслов, а не только архитектурное сооружение. И пространство, где определенное действие культурное совершается. То есть, дешифруя семантику соборов, мы, в общем, фактически будем излагать философию культуры средневековой. Или литературные циклы рыцарские, типа артуровского цикла. Дешифруя их, мы тоже построим философию культуры. Ну, или куртуазная лирика с ее сложнейшими смысловыми перекличками. Расшифровывая вот этот «культ прекрасной дамы» и вообще всю куртуазную культуру с ее практикой, тоже мы построим философию культуры. Об университете я уже говорил. Это тоже сложный мир, дело не только в том, что и как там преподается, но и то, как он устроен. Это, опять-таки, переводя это на язык представлений о культуре, мы получим очередную версию культуры. Ну, или феномен паломничества возьмем. Это не просто люди странствовали по миру, а это целая и сложная инфракультура, где весь мир был расписан картой сакральных объектов, было рассказано, как там путешествовать, что с душой человека происходит во время этого путешествия. Ну, и практическая культура религиозного этого туризма паломнического существовала очень мощная. Но опять-таки, расшифровывая все эти карты, рекомендации, интерпретации, опять получим философию культуры. Но эту работу мы должны проделать. А средневековому сознанию она была не нужна. Потому что то, для чего она нужна, она на практике, в общем, воплощалась и так. Кому нужна эта теория, если человек не участвует в динамике этих миров. Ситуация меняется в XIII—XIV веке, и вот тут мы уже должны прийти к позднему средневековью, которое, вообще-то, можно и как раннее возрождение описывать. И вот тут мы впервые встретимся с потребностью выразить, описать и артикулировать философию культуры. Правда, без употребления этих слов и, может быть, даже без осознания того, что впервые происходит вербализация и философская систематизация именно философии культуры. [МУЗЫКА] [МУЗЫКА]
