[ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА] Теперь теория экономической динамики. Надо сказать, что Николай Дмитриевич после 1926 года (ну, книга вышла в 1928 году), как ни странно, вообще не возвращался к проблеме длинных циклов. И с моей точки зрения для него лично, мне кажется, вот я думаю, что для него проблема больших циклов не была столь значимой, сколь значимой она для нас кажется, имея в виду его наследие. То есть его задача, такая как бы вот сверхзадача научная, была создание экономической теории динамики, общей экономической теории динамики. И вот в рамках этого проекта, конечно же, теория больших циклов, ну, как бы занимала свое место, но не она определяла характер этой будущей или планируемой теории. К сожалению, эта вообще вот эта вот его идея создания общей теории динамики, она не только не была реализована сколько-нибудь, вообще никак не реализована, но многие вопросы он даже не успел фактически и поставить. Что мы имеем? Мы, на самом деле, располагаем только частью его рукописи методологической, которая была написана в бутырках и на лубянках. Обращаю ваше внимание, что вот в этих тюрьмах можно было написать очень стоящую теоретическую работу. В этой методологической части он пытался на самом деле понять, какой должна быть общая экономическая теория динамики, то есть вот с точки зрения методологии. И здесь он обращался, ну, как бы, перекликался, вот с теми идеями, которые я высказывала, говоря о Струве, со статистико-вероятностным подходом. Он пытался изложить статистико-вероятностный подход как подход базисный подход для своей теории динамики. Какое вообще значение мог иметь вот этот статистико-вероятностный подход. Существовал и в известном смысле, и сейчас существует определенный разрыв между теоретическим исследованием того, что происходит на рынке, и исследованием проблемы цен и исследованием процессов, связанных с экономикой в целом, ну, например, процессов макроэкономического роста. То есть при исследовании рыночных процессов мы исходим из так называемого принципа методологического индивидуализма, о котором вы уже слышали в связи с маржиналистской революцией, вы понимаете, что это такое. Когда речь идет об исследовании изменения, исследовании движения экономики в целом, то здесь мы имеем дело с подходом, который называют холистическим. И еще один момент. При исследовании рыночных процессов мы, на самом деле, строим систему на базе предпосылок рационального поведения индивида и, в принципе, строится теория дедуктивным образом. Когда идут рассуждения об экономике в целом, в этом случае, как правило, речь идет о статистико-экономических и эконометрических исследованиях. То есть одновременно мы имеем дело с разрывом между холизмом и индивидуализмом и теоретическими исследованиями и эмпирическими исследованиями. Еще один один дуализм имеет место быть. Это дуализм статики и динамики. Потому что когда мы исследуем макроэкономические процессы, когда мы обращаемся к эмпирическим исследованиям, мы чаще всего исследуем изменения, мы исследуем процессы. А чистая теория, идущая от Вальраса, как я уже несколько раз говорила, это теория равновесная, теория статическая. Таким образом, три дилеммы. Индивидуализм — холизм, эмпирический — теоретический и статика — динамика. И вот в рамки трех этих дилемм, собственно говоря, и разворачивается рассуждение Николая Дмитриевича Кондратьева о том, как может выглядеть основная методологическая часть вот этой общей теории динамики. И он здесь, в общем, склоняется к тому подходу, о котором я говорила в связи со Струве, то есть статистико-вероятностному подходу. И этот подход на самом деле позволяет Кондратьеву преодолеть вот некоторые из указанных мной противоречий. И, более того, статистико-вероятностный подход обеспечивает объективность. То есть, если в подходе с точки зрения теории предельной полезности можно усмотреть некоторую такую, ну, как бы этическую позицию, человек решает все, человек, индивид, психологизм, субъективизм, то здесь вы имеете дело с такими статистическими вещами, с законом больших чисел, и здесь уже не может быть никакого даже оттенка необъективности, и для Николая Дмитриевича Кондратьева, который, как я уже говорила, верил в существование объективных закономерностей, это было очень важным моментом. Дальше. Вот ход его рассуждений. О соотношении теоретической экономии и статистико-вероятностного подхода на самом деле перекликается с тем, что обсуждалось в 1930-е годы на Западе. Это совершенно удивительная вещь. Он работает в суздальском политизоляторе и в каком-то смысле обсуждает вопрос о том, каким образом теорию цикла, которая к тому времени развивалась Митчеллом как эмпирическая теория, соединить с чистой теорией. Написано очень много работ на Западе. и он тоже как бы погружается вот в эту дискуссию, как примирить эти подходы, ну, и делает выбор в пользу статистико-вероятностного подхода. Здесь я упомянула вот о параллельности этих дискуссий, и следует упомянуть еще об одной совершенно странной вещи, в которую часто вообще невозможно поверить, что находясь в политизоляторе он получал иностранные книги и журналы. Через жену, конечно, он не имел права писать, но он обращался к западным экономистам, с которыми он был знаком, и которые высоко ценили его, достаточно сказать, что его рекомендовали и приняли в Американскую эконометрическую ассоциацию в свое время, и он был членом Лондонского статистического общества, и так далее. То есть вот он обращался через жену к коллегам, и эти западные коллеги присылали ему кто статью необходимую, кто какую-то там еще работу. То есть в принципе это совершенно какая-то невероятная ситуация, но тем не менее, он работал, он получал, хотя и с трудом, и с потерями, но какую-то информацию с Запада, и иногда я говорю и даже где-то писала, что вот он сидит в тюрьме, это уже 1932, 1934 год, да, 1934 это, пожалуй, последний, ну, такой плодотворный год его работы, ну, может, 1935. И вот в тюрьме оказывается место, когда можно свободно мыслить и свободно писать, потому что за пределами тюрьмы уже в середине 1935 года ну, вот такой способ научного дискурса уже был совершенно исключен. А он у него еще продолжался просто в силу того, что он был отгорожен от этого, от того, что происходило в экономической науке в середине 1930-х годов. Важным, исключительно важным направлением вот в деятельности Николая Дмитриевича Кондратьева, ну, еще в первой половине 1920-х годов, в середине 1920-х годов, это было погружение в проблему прогнозирования и планирования. Ну, здесь приведена огромная цитата, смысл которой заключается в том, что задачи, которые стоят перед страной, исключительно большие, и экономическая наука должна способствовать решению задач и должна как бы обеспечить определенным знанием реальных процессов, и как бы внести свой вклад в создание планов экономического развития, ну и, соответственно, решить в конечном счете вопрос о том, как строить эти планы. Вопрос о планах, естественно, он возник с самого начала фактически, вопрос об управлении экономикой в условиях социалистической, так сказать, экономики. Но ко второй половине 20-х годов он уже перешел в стадию вот такого ну как бы активного обсуждения в связи с подготовкой первого пятилетнего плана. Копий было поломано огромное количество. И на самом деле вот определение методики планирования, методики построения планов, вопросы определения целевых показателей, оценка их согласованности и так далее, — весь этот комплекс вопросов, относящийся просто к проблематике планирования, эти вопросы тянули за собой массу других, я бы сказала, даже более, ну в каком-то смысле более общих проблем. Ну, например, проблема о темпах и пропорциях развития народного хозяйства, да, в связи с индустриализацией, вопрос о соотношении подразделений сельского хозяйства и промышленности, вопрос об источниках накопления и способах осуществления этого накопления, вопрос о соотношении между крестьянством и рабочим классом и так далее и так далее. То есть на самом деле проблема планирования, она была не просто проблемой полутехнической ну и теоретической в рамках вот построения плана, но она была, конечно, погружена в политический контекст. И именно, так сказать, из-за этого отчасти и произошли те события, о которых я скажу чуть позже. Значит, по поводу плана. Значит, очень быстро выяснились две точки зрения на проблему планирования и построения плана. Это точка зрения Николая Дмитриевича Кондратьева, к которому присоединились Громан, Базаров и некоторые другие экономисты, группировавшиеся, ну скажем так, вокруг института Николая Дмитриевича, Института конъюнктуры, ну и других некоторых научных организаций. И, с другой стороны, то, что шло от Госплана и экономистов вокруг Госплана, ну в основном так: Струмилин, Кржижановский и опять же некоторые другие. Николай Дмитриевич Кондратьев и его коллеги высказывались за генетический подход — это рассмотрение плана с точки зрения желательных ориентиров в рамках возможного. В любом случае любой план — это есть некоторая цель, но в плане эти цели должны быть соотнесены с возможностями. Вот, собственно говоря, в чем проблема. И план этот, который предполагался в рамках этого подхода, должен строиться на основе анализа объективных закономерностей, учитывать соотношение характера задач и горизонта планирования, определять круг показателей с учетом возможности их оценки, потому что далеко не все показатели могли быть легко, так сказать, получены в удобоваримом статистическом образе и так далее. Основу вообще такую методологическую построения плана в рамках этого подхода — это был принцип сбалансированности, то есть сбалансированность как основа устойчивого развития экономики. Отсюда, конечно, отсюда сразу как бы следовало несколько соображений: о необходимости защиты рыночных отношений и сохранении возможности накопления в сельском хозяйстве, потому что сельское хозяйство было источником накопления, источником индустриализации. Вот сбалансированность приводит, рассуждения в рамках тезиса о сбалансированности приводят их к этому. Телеологический подход — это другие акценты. Я не могу сказать, что люди, которые отстаивали этот подход, вообще игнорировали объективные закономерности. Все дело, конечно же, в акцентах, что превалирует. В данном случае, если говорить о такой уже как бы крайней позиции, то это позиция, которая в свое время была озвучена Струмилиным. Это идея плана — календарного отрезка партийной программы, как он говорил. То есть главное — это цели, установленные внешним, в каком-то смысле внешним образом. Ну, так сказать, логическим следствием вот такой позиции была точка зрения, что планы должны содержать четкие количественные указания, фактически это директивы, которые должны были быть выполнены, а уж наука должна как бы подчиняться решениям партии и, так сказать, вот помогать реализовать этот подход. Ну и победителем в этом споре двух подходов стал телеологический подход, то есть подход, в гораздо большей степени политизированный и как бы рассчитанный на осуществление директивных указаний в экономической сфере. Чего не было вот на самом деле еще в 26-м году в дискуссиях? Вот эти дискуссии, которые шли вокруг плана, очень быстро приобрели характер идеологической борьбы. При обсуждении циклов этот момент тоже присутствовал, но в гораздо меньшей степени, хотя вот прошел год, а, может быть, это было просто потому, что циклы обсуждались ну, скажем так, в рамках научной общественности, а проблема планирования — это была проблема политико-экономическая. И тут, конечно, статья Зиновьева «Манифест кулацкой партии», 27-й год, — видимо это был, что называется, последний камешек, который обрушил лавину неприятностей на голову Николая Дмитриевича Кондратьева. То есть его обвинили в том, что он поддерживает кулака, потому что он пытался объяснить: если нам нужно проводить индустриализацию, нам нужно много ресурсов, эти ресурсы можно получить только из сельского хозяйства, но сельское хозяйство должно иметь возможность осуществлять процесс накопления, иначе в следующий раз у него не будет уже никаких ресурсов. И вот встал вопрос, действительно, о сбалансированности этих процессов. Ну вот позиция Николая Дмитриевича оказалась не в струе с политической позицией, и, соответствующим образом, он был наказан. Его арест и был такой чертой под все те более или менее научные дискуссии, которые проводились, в которых он участвовал вот в середине 20-х годов, там где-то с 22-го года до 27-го года. Вот итог этих дискуссий был такой. [ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА]
