[ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА]
[ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА]
Теперь теория экономической динамики.
Надо сказать, что Николай Дмитриевич
после 1926 года (ну, книга вышла в 1928 году), как ни странно,
вообще не возвращался к проблеме длинных циклов.
И с моей точки зрения для него лично,
мне кажется, вот я думаю,
что для него проблема больших циклов не была столь значимой,
сколь значимой она для нас кажется, имея в виду его наследие.
То есть его задача, такая как бы
вот сверхзадача научная, была создание экономической теории динамики,
общей экономической теории динамики.
И вот в рамках этого проекта, конечно же, теория больших циклов,
ну, как бы занимала свое место, но не она определяла характер этой
будущей или планируемой теории.
К сожалению, эта вообще вот эта
вот его идея создания общей теории динамики,
она не только не была реализована сколько-нибудь,
вообще никак не реализована,
но многие вопросы он даже не успел фактически и поставить.
Что мы имеем?
Мы, на самом деле, располагаем только частью его рукописи методологической,
которая была написана в бутырках и на лубянках.
Обращаю ваше внимание, что вот в этих тюрьмах можно было
написать очень стоящую теоретическую работу.
В этой методологической части он
пытался на самом деле понять, какой должна быть
общая экономическая теория динамики, то есть вот с точки зрения методологии.
И здесь он обращался, ну, как бы, перекликался, вот с теми идеями,
которые я высказывала, говоря о Струве, со статистико-вероятностным подходом.
Он пытался изложить статистико-вероятностный подход
как подход базисный подход для своей теории динамики.
Какое вообще значение мог иметь вот этот статистико-вероятностный подход.
Существовал и в известном смысле,
и сейчас существует определенный разрыв между теоретическим исследованием того,
что происходит на рынке, и исследованием проблемы
цен и исследованием процессов, связанных с экономикой в целом,
ну, например, процессов макроэкономического роста.
То есть при исследовании рыночных процессов мы исходим из
так называемого принципа методологического индивидуализма, о котором
вы уже слышали в связи с маржиналистской революцией, вы понимаете, что это такое.
Когда речь идет об исследовании изменения, исследовании движения экономики в целом,
то здесь мы имеем дело с подходом, который называют холистическим.
И еще один момент.
При исследовании рыночных процессов мы, на самом деле,
строим систему на базе предпосылок рационального
поведения индивида и, в принципе, строится теория дедуктивным образом.
Когда идут рассуждения об экономике в целом, в этом случае, как правило,
речь идет о статистико-экономических и эконометрических исследованиях.
То есть одновременно мы имеем дело с разрывом между холизмом и индивидуализмом
и теоретическими исследованиями и эмпирическими исследованиями.
Еще один один дуализм имеет место быть.
Это дуализм статики и динамики.
Потому что когда мы исследуем макроэкономические процессы,
когда мы обращаемся к эмпирическим исследованиям,
мы чаще всего исследуем изменения, мы исследуем процессы.
А чистая теория, идущая от Вальраса, как я уже несколько
раз говорила, это теория равновесная, теория статическая.
Таким образом, три дилеммы.
Индивидуализм — холизм,
эмпирический — теоретический и статика — динамика.
И вот в рамки трех этих дилемм, собственно говоря, и разворачивается рассуждение
Николая Дмитриевича Кондратьева о том, как может выглядеть основная
методологическая часть вот этой общей теории динамики.
И он здесь, в общем, склоняется к тому подходу,
о котором я говорила в связи со Струве, то есть статистико-вероятностному подходу.
И этот подход на самом деле позволяет Кондратьеву
преодолеть вот некоторые из указанных мной противоречий.
И, более того, статистико-вероятностный подход обеспечивает объективность.
То есть, если в подходе с точки зрения теории предельной полезности
можно усмотреть некоторую такую, ну, как бы этическую позицию,
человек решает все, человек, индивид, психологизм,
субъективизм, то здесь вы имеете дело с такими статистическими вещами,
с законом больших чисел, и здесь уже не может быть никакого
даже оттенка необъективности, и для Николая Дмитриевича Кондратьева,
который, как я уже говорила, верил в существование объективных закономерностей,
это было очень важным моментом.
Дальше.
Вот ход его рассуждений.
О соотношении теоретической экономии и статистико-вероятностного
подхода на самом деле перекликается с тем,
что обсуждалось в 1930-е годы на Западе.
Это совершенно удивительная вещь.
Он работает в суздальском политизоляторе и в каком-то
смысле обсуждает вопрос о том, каким образом теорию цикла,
которая к тому времени развивалась Митчеллом как
эмпирическая теория, соединить с чистой теорией.
Написано очень много работ на Западе.
и он тоже как бы погружается вот в эту дискуссию, как примирить эти подходы,
ну, и делает выбор в пользу статистико-вероятностного подхода.
Здесь я упомянула вот о параллельности этих дискуссий,
и следует упомянуть еще об одной совершенно странной вещи,
в которую часто вообще невозможно поверить, что находясь в
политизоляторе он получал иностранные книги и журналы.
Через жену, конечно, он не имел права писать,
но он обращался к западным экономистам, с которыми он был знаком,
и которые высоко ценили его, достаточно сказать, что его рекомендовали и
приняли в Американскую эконометрическую ассоциацию в свое время,
и он был членом Лондонского статистического общества, и так далее.
То есть вот он обращался через жену к коллегам, и эти западные коллеги
присылали ему кто статью необходимую, кто какую-то там еще работу.
То есть в принципе это совершенно какая-то невероятная ситуация,
но тем не менее, он работал, он получал,
хотя и с трудом, и с потерями, но какую-то информацию с Запада,
и иногда я говорю и даже где-то писала, что вот он сидит в тюрьме,
это уже 1932, 1934 год, да, 1934 это, пожалуй, последний,
ну, такой плодотворный год его работы, ну, может, 1935.
И вот в тюрьме оказывается место,
когда можно свободно мыслить и свободно писать,
потому что за пределами тюрьмы уже в середине 1935 года ну,
вот такой способ научного дискурса уже был совершенно исключен.
А он у него еще продолжался просто в силу того, что он был отгорожен от этого,
от того, что происходило в экономической науке в середине 1930-х годов.
Важным, исключительно важным направлением вот в деятельности
Николая Дмитриевича Кондратьева, ну,
еще в первой половине 1920-х годов, в середине 1920-х годов,
это было погружение в проблему прогнозирования и планирования.
Ну, здесь приведена огромная цитата,
смысл которой заключается в том, что задачи,
которые стоят перед страной, исключительно большие,
и экономическая наука должна способствовать решению задач
и должна как бы обеспечить определенным знанием реальных процессов,
и как бы внести свой вклад в создание планов экономического развития,
ну и, соответственно, решить в конечном
счете вопрос о том, как строить эти планы.
Вопрос о планах, естественно, он возник с самого начала фактически,
вопрос об управлении экономикой в условиях социалистической, так сказать, экономики.
Но ко второй половине 20-х годов он уже перешел в стадию вот такого
ну как бы активного обсуждения в связи с подготовкой первого пятилетнего плана.
Копий было поломано огромное количество.
И на самом деле вот определение методики
планирования, методики построения планов,
вопросы определения целевых показателей, оценка их согласованности и так далее,
— весь этот комплекс вопросов, относящийся просто к проблематике планирования,
эти вопросы тянули за собой массу других, я бы сказала,
даже более, ну в каком-то смысле более общих проблем.
Ну, например, проблема о темпах и пропорциях развития народного хозяйства,
да, в связи с индустриализацией, вопрос о соотношении подразделений сельского
хозяйства и промышленности, вопрос об источниках накопления
и способах осуществления этого накопления,
вопрос о соотношении между крестьянством и рабочим классом и так далее и так далее.
То есть на самом деле проблема планирования,
она была не просто проблемой полутехнической ну и
теоретической в рамках вот построения плана,
но она была, конечно, погружена в политический контекст.
И именно, так сказать, из-за этого отчасти и
произошли те события, о которых я скажу чуть позже.
Значит, по поводу плана.
Значит, очень быстро выяснились две точки
зрения на проблему планирования и построения плана.
Это точка зрения Николая Дмитриевича Кондратьева, к которому присоединились
Громан, Базаров и некоторые другие экономисты, группировавшиеся,
ну скажем так, вокруг института Николая Дмитриевича,
Института конъюнктуры, ну и других некоторых научных организаций.
И, с другой стороны, то, что шло от Госплана и экономистов вокруг Госплана,
ну в основном так: Струмилин, Кржижановский и опять же некоторые другие.
Николай Дмитриевич Кондратьев и его коллеги высказывались за генетический
подход — это рассмотрение плана с точки зрения
желательных ориентиров в рамках возможного.
В любом случае любой план — это есть некоторая цель,
но в плане эти цели должны быть соотнесены с возможностями.
Вот, собственно говоря, в чем проблема.
И план этот, который предполагался в рамках этого подхода,
должен строиться на основе анализа объективных закономерностей,
учитывать соотношение характера задач и горизонта планирования,
определять круг показателей с учетом возможности их оценки,
потому что далеко не все показатели могли быть легко, так сказать,
получены в удобоваримом статистическом образе и так далее.
Основу вообще такую методологическую
построения плана в рамках этого подхода — это был принцип сбалансированности,
то есть сбалансированность как основа устойчивого развития экономики.
Отсюда, конечно, отсюда сразу как бы следовало
несколько соображений: о необходимости защиты рыночных
отношений и сохранении возможности накопления в сельском хозяйстве,
потому что сельское хозяйство было источником накопления,
источником индустриализации.
Вот сбалансированность приводит,
рассуждения в рамках тезиса о сбалансированности приводят их к этому.
Телеологический подход — это другие акценты.
Я не могу сказать, что люди, которые отстаивали этот подход,
вообще игнорировали объективные закономерности.
Все дело, конечно же, в акцентах, что превалирует.
В данном случае, если говорить о такой уже как бы крайней позиции,
то это позиция, которая в свое время была озвучена Струмилиным.
Это идея плана — календарного отрезка партийной программы, как он говорил.
То есть главное — это цели, установленные внешним,
в каком-то смысле внешним образом.
Ну, так сказать, логическим следствием вот такой позиции была точка зрения,
что планы должны содержать четкие количественные указания,
фактически это директивы, которые должны были быть выполнены,
а уж наука должна как бы подчиняться решениям партии и,
так сказать, вот помогать реализовать этот подход.
Ну и победителем в этом споре двух подходов стал телеологический подход,
то есть подход, в гораздо большей степени политизированный и как бы рассчитанный
на осуществление директивных указаний
в экономической сфере.
Чего не было вот на самом деле еще в 26-м году в дискуссиях?
Вот эти дискуссии, которые шли вокруг плана,
очень быстро приобрели характер идеологической борьбы.
При обсуждении циклов этот момент тоже присутствовал,
но в гораздо меньшей степени, хотя вот прошел год, а, может быть, это было просто
потому, что циклы обсуждались ну, скажем так, в рамках научной общественности,
а проблема планирования — это была проблема политико-экономическая.
И тут, конечно, статья Зиновьева «Манифест кулацкой партии»,
27-й год, — видимо это был, что называется, последний камешек,
который обрушил лавину неприятностей
на голову Николая Дмитриевича Кондратьева.
То есть его обвинили в том, что он поддерживает кулака,
потому что он пытался объяснить: если нам нужно проводить индустриализацию,
нам нужно много ресурсов, эти ресурсы можно получить только из сельского
хозяйства, но сельское хозяйство должно иметь возможность осуществлять процесс
накопления, иначе в следующий раз у него не будет уже никаких ресурсов.
И вот встал вопрос, действительно, о сбалансированности этих процессов.
Ну вот позиция Николая Дмитриевича оказалась не в струе
с политической позицией, и,
соответствующим образом, он был наказан.
Его арест и был такой чертой под все
те более или менее научные дискуссии, которые проводились,
в которых он участвовал вот в середине 20-х годов,
там где-то с 22-го года до 27-го года.
Вот итог этих дискуссий был такой.
[ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА]
[ЗАСТАВКА]
