[ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА]
[ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА]
Мы расстанемся с Николаем Дмитриевичем,
и я хотела бы сделать некоторые общие такие выводы,
касающиеся состояния науки в
ситуациях идеологического и политического давления.
Пример Николая Дмитриевича Кондратьева показывает нам,
что стремление к научному поиску может сохраняться у ученого
в любых условиях: и в Бутырской тюрьме, и в Лубянской тюрьме,
и до тех пор, пока здоровье позволяло,
в Суздальском политизоляторе Николай Дмитриевич работал в научной области.
Он создавал теорию.
И более того, он строил планы создания большой теории.
То есть отдельный человек вполне может пытаться
противостоять этому политическому гнету.
Но для развития науки как целого необходима критическая традиция,
которая предполагает, что существует научное сообщество,
в котором присутствует свободный обмен мнением,
и ученые критикуют друг друга,
и таким образом вот создается некоторое...
создается научное знание.
То есть одиночка не может сделать,
не может определить состояние развития науки в целом.
Здесь приведена большая цитата из Поппера, как раз касающаяся того,
что научная объективность вот рождается в результате такого
дружески-враждебного разделения труда между учеными,
их сотрудничества и их соперничества.
Какое это имеет отношение к ситуации, о которой мы говорим?
Политический диктат.
Вот этот политический диктат он деформирует не только
сознание отдельных людей, они просто боятся что бы то ни было,
оно деформирует вообще научное сообщество в целом.
И ту критику,
дружескую и не очень дружескую, о которой писал Карл Поппер,
он этот диктат превращает в политическую и идеологическую борьбу,
причем ее итогом часто становится физическая расправа с оппонентами.
То есть мы видим, что важно здоровое состояние не только
духа отдельного человека, но и научного сообщества в целом.
И вот как раз вот здесь была большая проблема у советских
экономистов и у советской экономической науки,
что само научное сообщество было в
значительной степени деформировано.
Тут еще одна на самом деле опасность возникает,
что само научное сообщество в общем выступает
часто в роли такого консервативного цензора,
и те идеи, которые принимаются научным сообществом,
они, так сказать, утверждаются,
и поколебать их довольно сложно,
и здесь особенно важно,
чтобы возможность критики сохранялась.
Ну с этим дело обстояло еще хуже.
То есть критика, конечно, допускалась, но эта критика была
совершенно ненаучного плана, очень часто абсолютно ненаучного плана.
Теперь я перехожу к тем выводам, которые вообще можно сделать из моей лекции.
Лекция была посвящена русской экономической мысли
так называемого Серебряного века (конец XIX века и конец 20-х годов XX века).
Что мы можем сказать?
Мы можем сказать, что в начальном периоде, до революции, наша экономическая
наука и экономическая мысль развивалась хотя и с некоторым отставанием от того,
что происходило за рубежом, но в принципе в русле основных тенденций мировой
экономической науки, при этом сохраняя некоторые специфические черты, связанные
просто с особенностью исторических и культурных традиций нашей страны.
Мы знаем, что русские экономисты
высказывали в ряде случаев чрезвычайно оригинальные идеи — идеи,
которые опережали свое время и которые потом только получали развитие либо у нас,
либо большей частью на Западе.
Далее.
Этот же период был период профессионализации науки.
Это был период активных контактов с зарубежными учеными.
То есть в принципе то, что происходило в этот период,
определило создание некоторого значительного
исследовательского потенциала.
Созданный в экономической науке исследовательский потенциал был
весьма значительным, и он позволял ответить на вызовы
времени и отчасти он позволял решить те вопросы,
которые были поставлены даже в ходе построения плановой экономики.
Эти задачи были чрезвычайно новыми и до определенной
степени интересными, и, как мне кажется,
экономическая наука российская в общем была готова к решению этих проблем.
Начало советского периода было отмечено также
активным процессом институционализации научных исследований.
Ведь до советского периода в России практически не было исследовательских
центров, а здесь мы наблюдаем активизацию создания
институтов, факультетов и так далее.
И сама по себе эта тенденция очень положительная, но дело все в том,
что вот этот процесс пришелся именно на советские годы.
Если бы он начался раньше и к советскому периоду уже обрел
какие-то серьезные формы, то, возможно, ситуация была бы несколько иной.
Наконец, усиление идеологического давления привело к тому, во-первых,
как я уже говорила, к деформации научного сообщества и в результате к тому,
что получение научного знания как главная цель,
как смысл научной деятельности и поиск истины как цель науки сменилось
установкой на охранение и комментирование текстов классиков марксизма.
Ну, совершенно понятно, что такая деформация
целей науки не могла способствовать ее развитию.
И в результате в течение 30-х годов (началось это уже в 20-е годы,
но продолжилось в 30-е и последующие годы) формировалась наука,
так сказать, советская экономическая наука.
Я имею в виду, конечно, теоретическую сторону, политическую экономию.
Это была наука особого рода, которая совершенно выпадала из традиций
мировой экономической науки, за исключением, конечно, тех моментов,
о которых я тоже уже говорила, связанных с математическими методами.
Здесь, конечно же, в силу просто меньшей идеологической
погруженности некоторые значительные достижения были сделаны,
но в целом, конечно, наша наука за 70 лет,
в течение 70-ти лет была оторвана от мировой.
И дело не в том, что не было доступа к каким-то книгам, материалам, нет.
Для академического сообщества доступ такой сохранялся.
Проблема была в другом.
Проблема была в том, что для научного сообщества в целом,
те проблемы и тот язык, на котором говорили западные экономисты,
были абсолютно чужды, а проблемы неинтересны,
и именно поэтому наше отставание было таким значительным.
[ЗАСТАВКА] [ЗАСТАВКА]
[ЗАСТАВКА]
[ЗАСТАВКА]
