[МУЗЫКА] Сейчас мы будем говорить о некоторых теориях и идеях в рамках теоретической лингвистики и других когнитивных наук, которые сыграли ведущую роль для экспериментальных исследований грамматики. В середине XX века во многих когнитивных науках произошли важные изменения, которые в целом принято называть когнитивной революцией. В лингвистике ведущую роль в них сыграл американец Ноам Хомский, который возглавляет теперь одно из ведущих направлений лингвистических — генеративную грамматику. В 1957 году он выпустил первую книгу «Синтаксические структуры», в которой он заложил основы этого направления. А в 1959 году он написал рецензию на книгу психолога-бихевиориста Берреса Фредерика Скиннера. Скиннер занимался обучением и, в частности, писал о том, как люди обучаются языку. Его идея заключалась в том, что мы слышим какие-то пары фраз и действия, при помощи которых люди реагируют на эти фразы. Скажем, мама говорит: закрой окно. И папа идет и закрывает окно. Когда мы слышим это много раз, мы запоминаем эти пары фраз и действий и сами начинаем использовать подобные фразы, когда хотим добиться соответствующего эффекта. Хомский, рассматривая эту теорию, показал, что она, по сути, совершенно несостоятельна. Ведь количество слов в языке велико, но все-таки конечно. Количество правил, при помощи которых мы можем объединять эти слова в предложения, в сущности, вообще довольно невелико. Тем не менее мы с вами можем породить и воспринять потенциально практически бесконечное число предложений. Вот, например, я сейчас говорю вещи, которые я раньше еще никогда не рассказывала именно в таком виде. И вы тоже слышите тоже те предложения, которые вы раньше никогда в таком виде не слышали. Тем не менее ни для меня, ни для вас это не представляет никакой проблемы. Хомский обратил внимание на вот этот бесконечный потенциал грамматики языка, и с тех пор все направления лингвистические, причем как те, которые следуют Хомскому, так и его ярые противники в области лингвистической теории, согласны с тем, что самое интересное в языке — это вот эти возможности носителя к тому, чтобы сказать и понять бесконечное количество предложений. Вторая важная вещь, на которую обратил внимание Хомский, связана с тем, как язык осваивает ребенок. Хомский обратил внимание на то, что в том возрасте, когда дети еще не способны овладеть простейшими правилами логики, не способны сложить, скажем, два и два, они в совершенстве овладевают родным языком. Где-то в районе двух, двух с небольшим лет они начинают говорить предложениями, сперва из трех слов, потом количество слов увеличивается и буквально за несколько месяцев они осваивают всю базовую грамматику родного языка. Хомский первым обратил внимание на то, насколько это поразительно. Он поставил вопрос. Дальше разные лингвистические направления отвечали на этот вопрос очень по-разному. Тот ответ, который предложил Хомский относительно того, как ребенку это удается, оказался довольно нетривиальным. Хомский предположил, что каждый из нас обладает врожденной языковой способностью, и именно это помогает нам так быстро в детстве освоить родной язык. Далее у него была гипотеза относительно того, как именно устроена эта врожденная способность. Он предположил, что у людей в голове есть то, что он называл универсальной грамматикой, то есть некая система из принципов, каких-то правил, которые являются общими для всех языков, и параметров, при помощи которых разные языки отличаются друг от друга. Таким образом, задача ребенка заключается просто в том, чтобы установить нужные значения для параметров, и таким образом он осваивает всю базовую грамматику своего языка. С тем, что усвоение языка является чудом, и с тем, что мы должны обратить особое внимание на ментальный лексикон и ментальную грамматику, согласны все современные лингвистические направления. Однако с теми ответами, которые предложил на эти вопросы Хомский, согласны далеко не все — у него есть как ярые сторонники, так и убежденные противники. И это сыграло огромную роль для экспериментальных исследований морфологии и синтаксиса, потому что одни исследователи пытались найти подтверждение идеям Хомского, а другие исследователи, напротив, упорно пытались эти идеи опровергнуть. Вторая идея, которая сыграла ключевую роль в экспериментальных исследованиях языка, связана с книгой Джерри Фодора «Модулярность сознания», которая вышла в 1983 году. В этой книге Фодор предположил, что в мозгу есть модули, то есть такие системы, которые обладают следующими свойствами. Во-первых, они обрабатывают только какой-то один тип информации. А во-вторых, их действия обязательны, то есть они не могут проработать наполовину и выдать какой-то промежуточный результат. А в-третьих, такие системы инкапсулированы, то есть в них не попадает никакая информация извне и никаким внешним системам не доступны какие-то промежуточные результаты их работы. Когда Фодор выдвигал идею о существовании таких модулей, он имел в виду, прежде всего, системы, которые заняты первичной обработкой зрительной слуховой информации. Однако идея понравилась очень многим лингвистам, которые, в частности, были сторонниками генеративной грамматики Хомского. Так как Хомский подчеркивал, что язык — это особое умение, которое не зависит от наших общих интеллектуальных способностей, от того, насколько развит, скажем, у человека логический аппарат и так далее, а опирается на какую-то врожденную систему знаний, то многим исследователям показалось, что логично будет предположить, что язык является модулем или некоей системой из модулей. В психолингвистике тестирование вот этой идеи модулярности вылилось, прежде всего, в тестирование идеи о том, насколько автономны различные системы внутри языка, или же они взаимодействуют друг с другом. Таким образом, идеи Хомского и идеи Фодора, хотя они сами по себе не имеют непосредственного отношения к экспериментальной лингвистике, во многом сформировали ту программу, которой следовали психолингвисты, прежде всего, в Америке и в Западной Европе, когда они проводили экспериментальные исследования морфологии или синтаксиса. Они задавались вопросами о том, скажем, можем ли мы видеть взаимодействия различных компонентов языка в эксперименте, или же мы видим, что, скажем, сперва у нас срабатывает синтаксис, а потом, скажем, семантика и тот компонент, который связан с дискурсом и с более широким контекстом. Сейчас мы удостоверимся в этом, когда перейдем к экспериментальным исследованиям морфологии и затем к экспериментальным исследованиям синтаксиса.
