Итак, дорогие слушатели, мы переходим к следующей теме нашей лекции. Когда вот это самое социальное детство вернулось к нам. Обратите внимание на заставочку. Это картина художника Перова. Она изображает детей уже прямо как детей. Но при этом есть ещё некий призыв к нашим чувствам потому, что мы видим этих детей в трудный момент их жизни. Мы видим, как им тяжело, как они устали, как они... Можем достроить ситуацию, что им холодно, что, может быть, они есть хотят. То есть, эта картина показывает детей и вызывает жалость к ним. И это, конечно, следствие того, что социальное детство возникло в сознании людей. Как мы знаем, оно возникает, эта социальная конструкция возникает из-за изменения коммуникативных технологий. Социальное детство возникло из-за появления печатной книги. Вот в середине XV века печатный станок был изобретен Иоганном Гутенбергом. Он первый создал печатный станок и тем самым, в общем, перевернул абсолютно всё сознание. До сих пор обсуждается влияние печатного станка на сознание человечества. Есть очень известная книжка, к сожалению, не переведенная на русский язык. Элизабет Эйзенштайн, двухтомник "Печатный станок и как он повлиял на культуру". Она была историком культуры. Появление книгопечатания создало новую коммуникативную среду. Что это значит? В Средние века, мы знаем, что основная коммуникация была речь. Книги были, их было мало, их писали от руки. Читать эти книги было трудно потому, что написание букв было очень разным. Они были очень дорогими. Книга печатная стала вбирать в себя все знания, которые на тот момент были у людей. Обучение стало вестись по книжкам. Книги стали распространяться, естественно, среди людей. Появились, в этой связи, новые социальные конструкты. Понимаете, современному человеку даже трудно себе представить, какое было сознание среднего человека (прошу прощение за каламбур невольный), сознание среднего человека в Средние века. Когда вот вся культура была речевая. Здесь появляется то, к чему мы привыкли. Возникло представление об индивидуальности и личности. Почему? Потому что чтение – это индивидуальный акт. Человек один на один с книгой. Он её читает, он из книги получает какую-то информацию и дальше он сам решает, что из этого ему сообщать другим людям, что из этого оставить при себе. И вот, когда человек один на один с книгой, как-то с ней общается, пишет свои мысли на полях, в конце концов, перечитывает какие-то куски, делает закладки, он и обретает вот эту свою индивидуальность и внутреннее психологическое пространство. И только в этой ситуации могло возникнуть то, что мы считаем сейчас само собой разумеющимся - вот эта индивидуальность и личность. Категорически изменилось представление о времени. Довольно нетривиальная вещь, потому что, смотрите, рукописная книга – хрупкая. Их мало очень в индивидуальном пользовании... Они в монастырях. Они в библиотеках, как правило, монастырских. Редкие богатые люди имели вот эти инкунабулы. Сейчас книга становится доступной. Она тирижируется и тиражируется. И люди начинают понимать, что она остается. Она становится доступной, она обращена к потомку потому, что возникает понимание, что этот самый потомок сможет эту книгу прочесть. И как Нэйл Постман, про которого мы уже знаем, писал, что над печатной книгой склоняется вечность. И последний наш, так сказать, финальный аккорд. Появилось детство как социально-сконструированная категория. Почему? Потому, что грамотность создала барьер между детьми и взрослыми. Ребенку не надо учиться говорить. Он с этим родится и просто находясь среди людей, слыша человеческую речь, научается говорить. Поэтому в Средние века к семи годам он уже был взрослым. Грамотность требует обучения, то есть, ребенок родится не умея читать. Ему, чтобы войти в мир взрослых, надо обучиться этой грамотности, ему надо научиться читать. Неграмотные люди – это малые мира сего. Женщины, бедные люди, дети. Вот они попадают в эту категорию малых людей, не очень полноценных как бы. Мужчина – грамотный, полноценный взрослый человек. То есть, мы видим – есть взрослые и есть дети. Оказалось, что вот этот разрыв в знаниях, разрыв в навыках привел к тому, что взрослость надо было заслужить. То есть, взрослым надо было научиться грамотности. Вот мы видим теперь уже изображение Исуса как младенца. Если вы вспомните, в предыдущей нашей части мы видели изображение Божьей матери с, условно говоря, младенцем, который был изображен как взрослый мужчина. Абсолютно. Здесь мы видим ту же тему: Богоматерь с младенцем, но это младенец. Маленький. Не маленький по размеру взрослый, а специальным образом нарисованный маленький ребенок. Разрыв в знаниях привел к тому, что взрослым надо было заслужить. Надо было грамотность освоить. И вот эта ценность учения, ценность знания, она отразилась в культуре. Вот у нас есть герой Михаил Васильевич Ломоносов, который шёл с подводы, с севера для того, чтобы начать учиться и, в общем, собственно, создал наши университеты. Дальше знание упрощается, профанируется в каком-то смысле. Мы читаем сказку про Филипка. Такой вариант Ломоносова, но на частном таком уровне, детском уровне. Как он остался дома один, стало ему скучно и побежал он в школу, не побоялся собак, и учитель его принял, и оказалось, что он даже читать умеет. То есть вот эта тема. И дальше, следующий момент в развитии этой самой темы, когда она доходит до фарса. То есть, вот эта идея учения, она полностью осваивает субкультуры. Когда Фамусов говорит: "Учение – вот чума. Ученость – вот причина, что нынче (чего-то там) развелось безумных дел и мнений." То есть ученость, учение – благо и учение – зло. То есть, полное освоение этой темы.